"Потерялся папа". Е.Маючая

Я долго думала, стоит ли рассказывать эту историю – вдруг не поверят или, того хуже, будут смеяться. Но потом всё-таки решилась. Через много лет. Может, кому-нибудь она пригодится. У меня потерялся папа. Я вообще-то всё постоянно теряла: носки, ключи, дневники с домашним заданием, сдачу. Но папа потерялся сам. Давно. Настолько давно, что я о нём ничего не помнила. 

Восемь лет я жила без него, с мамой. С ней, конечно, было здорово, если бы не её характер. Она очень упрямая. И страшно занятая: ведь у неё и работа, и диссертация, и даже ужасная «халтура», которая пожирала время. Днём «халтура» отлёживалась в стопках бумаг и каких-то отчётах, а по ночам, когда я уже спала, вылезала и оттяпывала от времени здоровенные куски. Время ведь глупое - нет, чтобы спрятаться получше: под диван или за холодильник, - оно продолжало сидеть в больших настенных часах. Каждую ночь «халтура» откусывала от времени ровно столько, сколько требовалось маме на меня, и с этим ничего нельзя было поделать. 

Впрочем, маминого времени не хватало не только мне. По воскресеньям и праздникам звонил какой-то Горшков и приглашал маму то в кино, то в кафе, но она всякий раз отказывалась: – Некогда. Работа, Майка… Нет, и на следующей неделе не смогу… Нет, не объявлялся, и не напоминай мне о нём. Ну, пока. – Опять Горшков? – интересовалась я. – Опять, – вздыхала она. – А почему не пошла? – Ни к чему всё это. И вообще, хватит подслушивать. – Да я и не подслушиваю, больно надо! И это было чистой правдой, потому что в те годы меня занимало только два вопроса: когда мама перестанет тащить домой «халтуру», и куда делся отец, а неизвестный, но настойчивый человек по фамилии Горшков меня не волновал. 

Дело в том, что у всех были папы: у одноклассников, у ребят со двора, у девчонок из танцевального. У всех. Такие разные: красивые и так себе, в военной форме и в майках, строгие, весёлые… Но, главное, были. А у меня нет. И я считала это совершенно несправедливым. Я часто спрашивала у матери: – Где мой папка? Она или просила не путаться под ногами, или отвлекала какой-нибудь ерундой типа «почисть картошку», или хмурилась и отвечала: – Потерялся. – А ты искать пробовала? – не унималась я. – Бесполезно, – махала рукой мама. – Плохо искала, – предполагала я. – Хватит молоть чепуху, у меня ещё дел по горло! – злилась она и переходила в наступление. – Покажи-ка лучше дневник, давно я туда не заглядывала. – И совсем не давно, а два дня назад. Ничего там нового нет, – и спешно ретировалась на улицу, потому что в дневнике была масса нового, но ни черта хорошего.

Во дворе было дрянно, там ближе к вечеру появлялись папы, к которым бежали навстречу мои друзья по салкам и «штандеру». Они брали отцов за руку и просили на булочку или на мороженое, а потом возвращались с такими глазами, что мне хотелось непременно выиграть, чтобы хоть немного омрачить их настроение. Но это удавалось нечасто, поэтому я приходила домой не в духе, насупившаяся и наотрез отказывалась есть. – Вся в отца! – качала головой в таких случаях мать. – Вечно без аппетита и такой же скверный характер. – Правда, похожа?! – радостно спрашивала я. – И глаза, как у папы? Такие же голубые? – Вылитая! – заверяла она и насильно кормила ужином. А потом, ночью, когда «халтура» занималась временем, он мне снился. Сидел за столом на нашей маленькой кухне, вяло ковырял вилкой рыбную котлету и смотрел на меня голубыми глазами. Точно такими же, как у меня. И так бы, скорее всего, он и остался только в моём воображении и никогда не шагнул из сна, чтобы взять меня за руку, если бы не стечение обстоятельств. Вот какое.

В октябре у нас заболела классная. На замену ей пришла Вера Константиновна – злющая, абсолютно не понимающая шуток, и, естественно, не подозревавшая, что мой папа потерялся ещё давным-давно. А шутка, между прочим, была что надо: если хорошенько натереть доску хозяйственным мылом, то пока не отмоешь, ничего не напишешь. С минуту она извлекала из мела вместо букв противный скрип, а после безошибочно угадала зачинщика. Меня. Потому, что я громче всех смеялась. – Я желаю побеседовать с твоим отцом. Если до пятницы он не появится, зайду к вам домой, – пообещала Вера Константиновна, выводя красной пастой послание в дневнике. Оставалась надежда, что со дня на день выздоровеет классная, и тогда позорную запись «безобразное поведение… не успевает по нескольким предметам … мыло, наверное, принесла с собой…» можно будет просто ликвидировать, выдрав страницу из уже и без того отощавшего дневника. Но она, видимо, прочитала мои мысли: – Алла Николаевна вернётся к концу месяца, надеюсь это первая и последняя попытка сорвать урок. Садись. Итак, продолжим… Я очень-очень старалась исправить положение: тянула руку и делала умное лицо, но учительница не обращала внимания, и, когда прозвенел звонок, напомнила: – Майя, до пятницы! Это было ужасно! Я представила Веру Константиновну у нас дома, а потом маму, откладывающую в сторону «халтуру» и говорящую: «Ну, что ты за ребенок?! Тут бьёшься как рыба об лёд, а ты – доску мылом!», и у меня покатились слёзы. «И в танцевальный больше не позволит ходить» – почему-то решила я, пока брела из школы. – «А в четверг у меня как раз первое выступление. «Берлинская полька». И костюм уже сшит». В общем, до конца света оставалось три дня. Выход виделся один – найти папу. Другого не дано. 

А искать его я могла лишь единственным способом – написать объявление. Я видела множество таких объявлений на столбах и на подъездах: «потерялся щенок…», «утеряна дамская сумочка…», «ушёл из дома и не вернулся…». Поначалу хотела так: «Ушёл из дома и пока не вернулся папа…», но потом вспомнила, что мама говорила «потерялся» и написала правду. Часа через два у меня было несколько десятков одинаковых листков со следующим содержанием: «Потерялся папа. Очень похож на меня. Глаза голубые. Аппетит плохой. Характер скверный. Срочно. Тел. 6-34-57». Дело оставалось за малым – расклеить объявления и ждать звонка. В том, что он найдётся, я ни секунды не сомневалась. «Вот прочтёт и сразу же поймёт, как мне нужен. Главное, чтобы до пятницы успел» – подбадривала я себя, щедро поливая бумагу клеем и изо всех сил прижимая заветные листы рядом с другими. Домой вернулась затемно – хотелось охватить как можно большую территорию. – Где ты шляешься?! – ругалась мама. – Где, где! В танцевальном! У нас же в четверг концерт. Придешь? – ловко выкрутилась я. – Постараюсь. Во сколько? – В пять. – У меня как раз консультация… – У тебя вечно что-нибудь! – я сделала вид, что обиделась и прошмыгнула в комнату.

А через несколько минут позвонил телефон. – Возьми, если Горшков – меня нет, – крикнула мама. – Слушаю, – сняла я трубку. – Это Майя? – спросил простуженный мужской голос. – Да, – у меня затряслись руки. – Это папа. Прочитал, вот, твоё объявление и решил позвонить. Ты писала «срочно». Что-то случилось? Как там мама? Я отчаянно жестикулировала и прыгала на месте, но от счастья не могла вымолвить ни словечка. – Что-то случилось? – повторил он. – Да, – еле выдохнула я. – Что? Я снова замолчала. – Кто это? – поинтересовалась мама. – Меня? – Нет, нет, – торопливо ответила я. – Это Витька, спрашивает, что задали. – Тебе неудобно разговаривать? – догадался отец. – Давай завтра встретимся у «Гастронома», часика в два. Тогда всё и расскажешь. – Хорошо, – шепнула я. – А ты точно мой папа? – Безусловно. Ну так что, в два? Придешь? – Да. А ты меня узнаешь? – Конечно. Мы ведь очень похожи, – успокоил он. – Значит, до завтра. – До завтра… – Трубку-то повесь, заснула что ли? – через пару минут отозвалась мать. Весь остаток вечера я думала о человеке с хриплым голосом и о том, что надо бы признаться маме, но так и не решилась, потому что непременно всплыло бы и школьное недоразумение, а это в мои планы не входило. На следующий день я умудрилась получить сразу три пары. Суммы получались неверные, буквы заваливались в разные стороны, недавно выученный стих наотрез отказался вспоминаться. Зато за окном происходили настоящие чудеса: у голубя отвалились крылья, и появилась человеческая голова – папина, он сидел на ветке и весело напевал: «В два – у «Гастронома»». Какая уж тут учеба?! Стоит ли говорить, что на встречу я пришла за час до назначенного? Ходила туда-сюда, делала вид, что пинаю мокрые листья, а сама потихоньку вглядывалась в лица прохожих. От волнения сердце моё билось не в груди, а где-то в горле, приходилось судорожно сглатывать, чтобы вернуть его на место. 

Он пришёл ровно в два и оказался очень даже ничего, в смысле высокий и симпатичный, но ни капельки не похожий на меня. – Привет, Майя – и протянул сладкую вату. – Это тебе. – Спасибо, – ответила я. – У тебя глаза не голубые. Ты точно мой папа, не ошибаешься? – Они раньше были голубые, а потом стали серые, совсем недавно. Не сомневайся, я точно твой папа. – А характер у тебя скверный? – чтобы отмести все сомнения, спросила я. – Наисквернейший! – заверил он. – Ну, куда пойдём? – Давай в парк, – предложила я. Мы гуляли по дорожкам, смотрели на фонтан, в котором уже не было воды, на застывшие до следующего лета карусели и разговаривали. Я рассказала ему всё-всё: про двойки, про доску, про мамину «халтуру», про своё первое выступление, на которое никто не придёт, и про то, как тяжело последнее время играть во дворе. – Во сколько у тебя концерт? – спросил папа. – В пять. – В пять я совершенно свободен, если пригласишь, приду. – Правда?! – не поверила я. – Конечно, приглашаю. И в школу сможешь? – Да. Говоришь, она очень злющая, эта Вера Константиновна? – Очень. Я боюсь ей маму показывать, она потом наверняка будет плакать, – не моргнув глазом, выдала я. – Это совершенно недопустимо, маму нельзя расстраивать. Я сам поговорю с твоей злюкой. Тем более ты не специально… – Вообще-то, специально, – призналась я. – Ну, с кем не бывает. Разберёмся, – подмигнул он. – Хочешь мороженое? На самом деле, я не любила мороженое, как и сладкую вату, но сказала «хочу». – А себе почему не взял? – набив рот пломбиром, спросила я. – Горло болит. Да и вообще, я мороженое не очень. «Мама права: я – вылитая отец. Вот вырасту, и у меня будут серые глаза» – размышляла я, вкладывая ладошку в горячую папину руку. – А почему ты потерялся? – решила выяснить я, уже стоя у своего подъезда. – Понимаешь, мама… – Я так и думала! – выпалила я, прекрасно зная мамин характер. – В четверг, после пятого урока. Не забудь, – и побежала домой. 

Матери я опять же ничего не рассказала. «После концерта придём с папой вместе, тогда и поговорим» – заключила договор я сама с собой. – «А то поругаются сейчас, и он снова потеряется, или будет звонить, как Горшков, и предлагать куда-нибудь сходить, а она ни за что не согласится. Она же упрямая». Кто бы мог подумать, что в самый обычный четверг выдаётся столько счастья. И было совершенно неважно, что про меня поведала отцу Вера Константиновна, наверняка одни гадости. Важно то, что папа вышел из кабинета улыбающийся и не стал кричать, не стал называть меня «бестолочью», а просто сказал: – Ну, ты даешь! Мама, действительно, расстроилась бы. Обещай, что больше не будешь так делать. Я пообещала. И больше так не поступала, по крайней мере, доску мылом не натирала. А вечером он был на концерте. Я танцевала свою первую в жизни польку и улыбалась только ему. От нахлынувших чувств ноги несколько раз выдали двойное количество «берлинских» кренделей, а руки вместо того, чтобы спокойно держаться за талию, размахивали в разные стороны. – Да что с тобой такое? – спросила хореограф за кулисами. – На кого ты всё время смотрела в зале? – На папу. Вон тот, видите, в коричневом костюме,– показала я. – У тебя же нет отца, – удивилась она. – Просто он потерялся, а на днях нашелся, – объяснила я. После концерта папа ждал меня в фойе. – Ну как?! – Здорово. Только, по-моему, немного торопилась, – заметил он. – Было дело, – согласилась я. – В следующий раз постараюсь не спешить.

А через минуту прибежала очень взволнованная мама. Оказывается, ей позвонила хореограф и сообщила, что я пришла с каким-то мужчиной, которого называю отцом, а в наше время, мол, всякое случается. – А, Горшков, это ты. Что ты тут делаешь? – спросила она. – Да вот смотрел, как Майя танцевала. – Почему я об этом не знаю? – А ты вообще многого не знаешь. Всё сидишь, сидишь за своей работой, и не видишь, что с дочерью происходит. – Ты меня ещё поучи, как жить! Посмотрела б, как ты один ребёнка растишь! – разозлилась мама. – Да кто тебе в голову вбил, что ты должна её одна растить?! Я ещё не совсем поняла, почему Горшков оказался моим папой, но решила вмешаться: – Почему бы вам меня вдвоём не растить? – Ты думаешь это так просто? И потом, чего тебе не хватает? У тебя всё есть, – ответила она за меня. Папа достал из кармана моё объявление и протянул маме: – Вот, чего ей не хватает. Она прочла и спросила: – Ты что, сумасшедшая, такое написать?! – Я просто хотела… – хлюпнула я носом и уткнулась папе в руку. – Она хотела найти отца. И нашла. Не мог я пройти мимо, когда увидел, как твоя… моя дочь это расклеивает, – и прижал меня к себе.

– Вы оба сумасшедшие, – сказала мама. – Что мне с вами делать? А потом мы пошли домой, втроём. Я держала их за руки и, наконец, сообразила, отчего не узнала Горшкова по голосу, он ведь был простужен. – Почему раньше не сказал? Ты же каждое воскресенье звонил, – спросила я папу, уже лёжа в кровати. – Да вот, не знал, нужен я тебе или нет. – Нужен. Очень-очень. Сквозь сон я слышала, как они разговаривали на кухне, и как мама обещала «попробовать». Конечно, надо было ещё вышвырнуть прочь «халтуру», но теперь, когда нашёлся папа, это казалось таким лёгким.

Елена Маючая