Принцессы

Это мой первый и единственный (возможно, пока единственный))) рассказ.

Размещаю начальные 2 главы, если будет занятно, то можно будет продолжить.

1.

Дом почти не различался во тьме, ветер шумел в кустах и сам был частью темноты. И все-таки дом даже в темноте казался сгустком мрака, косматые края которого были подвижны и перетекали в окружающую темь. Он притягивал мое любопытство, несмотря на то, что благоразумие подсказывало не подходить. Я медленно приблизилась, ни на секунду не спуская глаз с черной сердцевины.

Определенно, дом жил. Внутри, в сокровенной глубине, что-то происходило, и это что-то привлекало меня свыше всякой меры. Я перевела взгляд на окраину темного сгустка, дала глазам привыкнуть к мраку. Медленно выделились забор и дерево над ним. Я постояла неподвижно, удерживая в фокусе изображения. Это давалось нелегко: они норовили примкнуть к основной черноте и раствориться в ней. Двигались только ветви на ветру, и шуршали невидимые кусты, их ровный шум успокоил меня. Я сделала еще шаг навстречу к дому и снова взглянула туда, где была глубина. В ту же секунду я почувствовала, что все изменилось. Я видела теперь больше, чем прежде. Одно из окон было неплотно прикрыто ставнями, в доме горел огонь. «Наверно, свечка» -подумала я. Слабый свет ничего не освещал, только он сам и был виден. Огонек манил нестерпимо.

И, уже понимая, что делать этого не надо, я подошла к окну еще ближе и заглянула в него. Никого не увидела, но почувствовала, что меня видят. Осознание пришло ясное и не требовало доказательств. Кто-то терпеливо и затаенно поджидал меня, давая мне время обвыкнуться и увидеть свет, который неизбежно должен был меня приманить. И это случилось, изменить уже ничего было нельзя. Мое отчаяние сделало меня нечувствительной к ужасу, я попыталась нащупать глазами того, кто находился в комнате и все это для меня затеял. Ангел-хранитель беззвучно кричал в моем сознании, что я теряю, возможно, последнее время, когда еще можно рвануть отсюда и унести себя от опасности. Но я продолжала разглядывать комнату, предчувствуя, что вот сейчас мое зрение различит причину…

Этого не случилось; кто-то резко отделился от стены и метнулся ко мне. Движение было откровенным, обнаруживающим и не оставляющим надежды. Слишком поздно, но я побежала прочь. Кто-то настигал меня. Он преодолел окно, забор и теперь сокращал расстояние между нами. Мне оставалось жить пару секунд…

Я проснулась.

Исчезнувшая реальность была еще слишком реальна, ощущалась всеми органами чувств. С трудом можно было поверить, что конец света отменяется, еще поживем.

Сны совсем меня замучили. Ложишься спать, чтобы отдохнуть, а получаешь новую порцию стресса. Который час? За окном по виду ночь, но уже пора было вставать, скоро зазвонит будильник, а в 6 часов нужно делать укол свекрови. Вчера вечером я сделала ей первый укол, и это был мой первый самостоятельный укол в жизни. Если бы не была в дым пьяная, наверное, не решилась бы. Во-первых, сама боюсь уколов, а чтоб еще кому-то делать… У нее, к тому же, только кожа и кости остались, никакой попы нет. Но на этот счет медсестра, которая консультировала меня по мобильному, предупредила, что иглу нужно держать параллельно телу, пока она вся не войдет. Потом медленно и равномерно вводить препарат… Теперь нужно провести 6 уколов, по два в день строго по часам – в 6 часов утром, в 6 часов вечером. Вчера получилось на удивление просто. «У тебя легкая рука, — едва слышно произнесла свекровь, — что бы я без тебя делала». Мы обе понимали, что эти уколы –лишь, возможно, маленькая отсрочка во времени, и ничему не поможет. Но надо же что-то делать.

Она переехала к нам 2 недели назад – умирать. Рак пищевода, уже после операции.С каким-то катетером она теперь. Все, что можно, уже предпринято, и это начало конца.

Она вошла в сопровождении сына, моего в тот момент еще мужа, и уже знала от него, что мне тут недолго осталось квартировать, это я сама была еще «в непонятках», а она знала все доподлинно. Но щебетала и извинялась, что вот, приходится беспокоить, и она надеется, что я все правильно понимаю, будь немного по-другому, конечно же, она никогда бы… А сын молча снимал с нее норковую шубу, куда-то пристраивал в шкаф ее шарф и шапочку. Под шапочкой оказался аккуратный паричок. После химиотерапии мало что осталось от волос. Вот что мне в ней нравится – умри (а ведь об этом и идет речь), но держи фасон.

Цирлих-манирлих, ну что вы, что вы. Я ждала вас, проходите, комната готова. Если что-то нужно, говорите сразу, не стесняйтесь. Вы голодны, что сготовить? – «Ах, Манечка, это было бы, правда, очень здорово, — сказала она медленно, — я так слаба, что просто не могу готовить» — «Вы мне только скажите, что я должна делать по вашей диете, я все сделаю». Свекла, морковь, все натереть, сварить в воде без соли, немного оливкового масла. «Там, в сумке, Манюша, посмотри». Моя свекровь – воспитанная барыня, белая кость, так она «себя позиционирует» — прислуге никогда бы не сказала, эй ты, допустим, Манька. Если б у нее была прислуга.

Держи фасон, да… Она всю жизнь его держала.

Ей действительно было плохо, и она нуждалась в помощи, но не от меня же. А никого другого попросту в этот момент не оказалось. И момент растянулся…

Вставать ужасно не хотелось. За окном ноябрьское сырое утро, неотличимое от ночи, и реальность, от которой хотелось бы срочно избавиться. Закрыла глаза («еще пять минутиков»), тут же всплыли картины недавнего сна, вздрогнула, открыла глаза. Куда ни кинь…

Голова от вчерашнего пьянства и недосыпа болела и отказывалась руководить действиями. Но в начале дня, слава Богу, действия требуются незамысловатые: включаем кофеварку, быстро в ванную, чистим зубы, трем глаза, смотрим в зеркало. Красавица ты наша, что за рожа, мать твою…

Свекровь мутно что-то сказала восне, но перевернулась на живот. Вроде бы все я сделала, как вчера, но сразу почувствовала сама, что сегодня укол не удался. «Не очень больно?» — «Ничего… спасибо». Ладно, подумала я, вечером все равно опять напьюсь, и все пройдет, как по маслу.

На остановке успела покурить. Много окон светится, много народу рано встает. «Московских окон негасимый свет». В нашем новостроечном подъезде почти все москвичи с лицом кавказской национальности. Их детвора бегает стайками и разговаривает на смеси языков. А одна мамашка с пятого этажа обычно что-то кричит в шахту лифта вдогонку убегающим детям: «Гюльнара...» и что-то там еще на своем языке — так громко, словно в микрофон. Наверно, «Гюльнара, не забудь купить хлеб» или «чтоб в 9 была дома». Ну, что еще мать может кричать вдогонку? Когда я возвращаюсь с работы, на лавочке у подъезда еще сидит полно аксакалов в тюбетейках. Почти не говорят и не шевелятся, «Белое солнце пустыни». Все это повергает в ужас мою свекровь. Раньше повергало, теперь уже нет, теперь не до того.

«Малыш… конечно… этот район… Квартирка неплохая. Но район...» — «Марьино – хороший район, -отвечал Малыш, осанисто поправляя на себе одежду. – Люблино – отстой, а в Марьино живет средний класс». Верхние Поля – как раз пограничная улица, Люблино и Марьино здесь отделяет один шаг. Свекровь печально кивала и улыбалась растерянно своим мыслям. Все это удавалось ей очень стильно. Вроде ничего особенного не делает, а стиль присутствует, как у Жаклин Кеннеди. А через полчаса: «Да, когда мы сюда ехали, я всё смотрела в окно… Квартирка, конечно, неплохая. Но, Малыш, этот район...»

Пастельного цвета новостройки, еще все такое новое и необжитое, жалкие стебельки вместо деревьев. Сквозняки в проемах для пешеходов. Здесь был мой дом, первый раз я получила возможность обустроить квартиру, как мне хотелось, в рамках бюджета, конечно. Но не такой уж он был и маленький, этот бюджет. Получилось очень мило. Год суеты и переживаний, любовное гнездышко еще не до конца свито, еще всякие задумки ждут воплощения. Но не дождутся, теперь другая тетка будет доводить хозяйство до ума. А мавр сделал свое дело.

«Ашан» на Братиславской – так называется место моей работы. Исключительное дело для Москвы: всего-то 20 минут мне надо, чтобы добраться до работы. Оплата, правда, смешная до слез. Но когда я устраивалась, об этом не думала, на эти деньги я жить не собиралась, просто надо было сместить центр тяжести. Малыш стал вдруг тяжел, как гиря, так что мне нужно было куда-то себя деть. Все, чтобы я ни сделала, ни сказала, стало ему вдруг поперёк горла. Он уйдет на работу, а я весь день только об этом и думаю. Нужен был кусочек своей собственной жизни, чтобы перераспределить вес.

«Хочешь работу...» — сказал тогда Малыш голосом, полным драматизма. И вскинул брови: «А не боишься, что окажешься во тьме внешней, где скрежет зубов?» Он был не заинтересован в том, чтобы у меня была работа, тогда я еще не понимала, почему. Теперь знаю – чтобы была еще уязвимей и «легче на подъем», чтобы ничего не держало. Где скрежет зубов… мы оба любили цитировать Библию, такой специальный домашний шик для двоих. И этот взгляд, и угроза в голосе – еще два повода поплакать потом в спокойной обстановке. Но, понимая, что сейчас я на ринге, где надо держать удар, я только сказала, также играя голосом: «Я не пропаду...»

И вот я стояла на остановке, курила и пропадала.

2.

В туалете переоделась в фирменную белую блузку с ашановской птичкой. Раздевалка почему-то не была предусмотрена для персонала. Кое-кто из коллег уже был на месте, другие подтягивались. Я оглядела застекленное офисное пространство, где тесно располагались почти все блузки и рубашки «Ашана» (в торговом зале работники были наряжены в майки), высматривала Лелю. Она на другом положении, может и припоздать. Но уже надо было приниматься: сигареты, соки-воды, алкоголь и прочее, что еще там на мне висит.Заказы отправлялись по компьютеру в реальном времени, с 7 до 8 одни товары, до 10 другие, ошибки недопустимы, потому что нельзя исправить. Ошибки недопустимы, потому что такая программа, не предусматривает исправлений.Но неизбежны, потому что отправляют заказы люди. Когда ошибается кто-то другой, и магазин ни с того, ни с сего получает лишнюю палету подгузников, это смешно, когда ошибаешься сам, как я вчера – лишний ящик «вдовы Клико», — уже не очень смешно, каждая бутылка стоит полторы тысячи рублей. Но что такое ящик для «Ашана», тем более на носу Новый год? Так говорит Леля, она всегда говорит что-то в мое оправдание и утешение, и без нее я бы здесь с ума сошла.

Я уже месяц схожу с ума, так интенсивно не живут. С одной стороны, личная жизнь, которая взяла и развалилась, так и хочется сказать — самым подлым образом, а с другой – тяжелая работа, которая не дает спокойно предаться отчаянию. Например, всю ночь не спишь, плачешь и всю жизнь в голове перебираешь. Потом бы отоспаться, «принять вааанну, выпить чашечку кооофе», пойти к подружке и достать себя снова до слез, и так несколько раз, пока самой не надоест. Нет, нужно работать как заведенная и на ходу учить свои обязанности. Месяц прошел на стажировке в Красногорске, в торговом зале. После домашней жизни, с непривычки к таким нагрузкам и долгой езде в транспорте, я совершенно истаяла телом и ослабела духом. Если мне удавалось в метро сесть, я тут же засыпала и падала на пол. Вроде бы все спят сидя, и ничего, но на самом деле не спят, а дремлют. А когда все тело обмякает в глубоком сне, а вагон трясет, скатываешься на пол. Малыш молча наблюдал, как я, едва передвигая ногами, втаскивала себя в квартиру. Один раз я, улыбнувшись ему, сказала: «Это ж надо так любить работу». На массивной физиономии Малыша ничего не отразилось, мы уже почти не разговаривали.

Я умудрилась даже сделать маленькую карьеру, из торгового зала — наверх, в офис, к компьютеру. Теперь снова изучаю свои обязанности, программу товародвижения. Обучение происходит в условиях реального боя, то есть по ходу жизни магазина. Бедная моя сорокалетняя голова, она еще как-то справляется. Это при том, что увесистая личность Малыша (115 кг) заполняет все мои мысли.

— Манька, привет! Ну, ты как? – Леля толкнула меня в плечо.

— Слушай, Самохина, кто бы мог подумать 20 лет назад, что настанет день, когда я буду так тебе радоваться! – Мне стало тепло и спокойно, когда я увидела Лелькину мордаху. В ней сейчас сосредоточилось человеческое тепло, которое мне выделил внешний мир на текущий момент. «… А в испытании дает утешение...» Когда-то мы учились в одной группе в институте.

— Ладно, ладно, Кошкина, бегу, потом встретимся в курилке.

В курилке у нас что-то вроде клуба, нейтральная территория. Красные майки, белые рубашки демократично перемешаны в маленьком затхлом пространстве. За 10 минут можно многое рассказать, выпить чашку кофе из автомата и почувствовать, что рядом свои. Я очень глупо использовала это время, упав в обморок. Внешний мир тут же выделил мне дополнительную дозу поддержки и сочувствия. Подняли, обмахали, привели в себя, развеселили. «Ты что, беременна?» У меня бесконечное кровотечение, наверно, на почве стресса. Что с этим делать, не знаю. Страховка кончилась, платить за лечение нечем, да и недосуг, плевать. Умереть бы, елки-палки.

— Ты в порядке? – это Лелька спросила.

Совсем как в кино. У американцев вечно так, мир рушится, главный герой падает со скалы или на него падает скала, а хороший второстепенный герой спрашивает, как ни в чем ни бывало, — ты в порядке?

— Да, я окей.

— Слушай, приходи сегодня ко мне, напьемся спокойно, переночуешь.

— Хорошо бы… но не могу, надо свекрови укол по часам делать. В 6 часов.

— А больше некому, что ли?

— Пока некому…

— Ну, после свекрови, к 8 доедешь.

— Не знаю, позвоню, если соберусь.

• Ладно, я пошла, звони, если что...