Принцессы. Окончание.

7.

Будильник собирался вот-вот прозвонить, и я щелкнула ему по темени. Жизнь опять продолжалась. Включаем кофеварку, чистим зубы… Зубная щетка слегка дрожала в моих пальцах. Если эти сны не прекратятся, я чокнусь.

Укол номер четыре прошел отлично. Я даже хвастливо подумала, что быстро научилась этому страшному искусству. Свекровь что-то сказала, на слух нейтральное, я не расслышала, но переспрашивать не стала. Быстрей, времени уже нет. Закурила на открытой всем ветрам остановке, да еще изморось. Ну вот, день начался. Московские ноябрьские сумерки, когда раннее утро только вступает в город, имеют такую же въедливую силу, как хлорка. Травят все живое, а все живое выживает. Все равно ползет в свои ашаны или куда там еще.

Переодеваться в туалете было очень неудобно, но куда деваться. И более высокооплачиваемый менеджерский состав вынужден был делать то же самое. За этим занятием я и застала там Лелю.

— Привет, я тебе звонила, — сказала она.

— Да, я поздно заметила… Весь вечер прошел в разговорах со свекровью. Наверно, ей страшно, вот и ищет, с кем бы поговорить.

— А тебе она зачем?

— Ну, мы же все давали клятву Гиппократа.

— Когда это? – опешила Леля.

— Ты чего так прямо реагируешь? – засмеялась я. — Я просто так, о человечности.

— Слушай сюда, — деловито сказала Леля и внимательно еще раз посмотрела на себя в зеркало.

— Да хороша уже, дай и мне причесаться.

— Поговорила вчера кое с кем из соседей. Это еще неточно, они мне перезвонят. Я на счет тебя.

— Да?

— Это хорошо, что ты давала клятву Гиппократа. Они поняли, что тебе надо срочно, и хотят сэкономить. У них есть бабка, ей 90 лет, больная, слепая, живет одна. Квартира в жутком виде, крыша во второй комнате протекла, и там сейчас коммунальщики что-то белят и латают. Кошмар, короче, но зато есть эта вторая комната. Ты можешь в нее вселиться и за это будешь приглядывать за бабкой.

Я не знала, радоваться или нет. Пожалуй, лучше радоваться. Все-таки, это решение.

— А как же я буду за ней приглядывать, если я работаю?

— В свободное от работы время. По квартире она еще как-то передвигается с палкой. Твоя задача – расчистить авгиевы конюшни и бдить за бабкой. Ей уже давно нужна помощь, но в гадюшник никого не подселишь, да и платить надо. Ты будешь для нее готовить, убирать, стирать, ходить в аптеку и быть сиделкой, если потребуется. Да, она слегка спятила.

— Час от часу…

— Зато с тебя не возьмут за проживание. – Леля усмехнулась. – И ничего не доплатят.

— А где эта квартира?

Леля вздохнула и взъерошила уже причесанные волосы:

— Вот тут самая главная фигня. У черта на рогах… Ладно, потом поговорим, на обеде! – и она выскочила первая в уже кем-то открываемую дверь.

— Спасибо, — сказала я вдогонку.

Обедали мы вместе в ашановской столовой. Она была такая же конвейерная, как и все в этом месте. Леля делала все сразу: ела, крутила рыжей головой на все стороны, перебрасываясь словечками с незнакомыми мне девицами, флиртовала с менеджерами мужского пола и объясняла мне попутно детали моего «дела». У меня еще толком не было мнения. Однако я была рада тому, что появился вариант, а также тому, что наступил перерыв в труде: интенсивность работы младшего персонала была каторжная.

Переезжать ли мне к бабке? То, что соседи перезвонят и согласятся, было понятно. Они должны были уведомить старуху и спросить ее мнение. Какая бы бабка ни была спятившая, ей нужна помощь. Если сама не обрадуется, ее уговорят. Родственники уже ждут квартиру, не дождутся, когда она перейдет по наследству. А если она им там еще пожар устроит? Или наводнение… Только как я буду оттуда ездить сюда на работу? Метро ведь не круглосуточное.

— Я в любом случае перееду к старухе, — сказала я, — но получается, хвостик выдернула, клювик увяз. Я не смогу на этой работе остаться, они меня выпрут за опоздания.

Леля прекратила суету с флиртом и общением на стороне и посмотрела на меня.

— А может, нам удастся произвести тебя в менеджеры досрочно? Тогда сможешь передвигать начало рабочего дня.

— Это возможно?

— Посмотрим. Меня же взяли, — сказала Леля задумчиво.

— Сегодня Малыш придет для разговоров. Ну, и хоть с матерью повидается.

— Ой! Опять у тебя напряженный график.

— Да уж…

— Ладно, не бзди! – это была ее любимая формулировочка. И что интересно, действовала на меня, как мантра. От ее веселой дерзости легчало на душе, и страх отступал.

И все-таки сердце ныло. Словно смертоносная комета, которая в фантастических фильмах обычно так впечатляюще летит к Земле, чтобы положить конец планете людей, эта встреча с Малышом приближала с собой и окончательную ясность между нами, гибельную для меня.

После смены я поднялась на этаж повыше, даже не знаю, зачем. В нашем здании кроме «Ашана» располагались и другие фирмы — с непродовольственными товарами. Нет, я знаю, зачем, только в этом не было смысла. А вдруг на двери какого-то магазина будет прилеплено объявление, что кого-то ищут? А я подойду, попрошусь, и меня возьмут… Но все равно чушь. Не хотелось бы расставаться с Лелькой, потому что она была «наш человек в Гаване», но если я буду работать в другой фирме с другим графиком, мы все равно едва ли будем видеться… И зачем мне искать тогда новую работу в этом районе, надо тогда уж начинать поиски в другом месте… Или лучше уехать из Москвы? Но с каким багажом? Нужен недавний стаж работы хоть пару лет и какие-то деньги.

Здесь, над «Ашаном», словно заканчивалось проклятье убогости, и кончался «плач и скрежет зубов». Красивые лощеные интерьеры. Кое-где уже развесили веселые новогодние гирлянды, что-то рано… Мне бы хотелось остаться тут, в этом слое мира…

Никаких объявлений я не нашла. Надо было спускаться. Но я еще немного потянула время: нашла кафешку и купила себе кофе. Просто чтобы посидеть в другой обстановке. Кофе нужно не пить, а использовать в ароматерапии. Рука саднила, порезалась сегодня на работе. Списание испорченных товаров путем сортирования мусорной кучи в неотапливаемом подвале тоже входило теперь в мои служебные обязанности… Вот не зря у этого занятия один корень с сортиром, посмеялась я мысленно. А может быть, и хорошо, что надо что-то искать – пришла я, наконец, к позитивному выводу благодаря кофейному аромату. Свою теперешнюю работу я ненавидела. Даже не за то, что она была тяжелая, а за то, что она была убийственно дешевая. Всегда есть в жизни шанс для хищника, который вполне законно будет потрошить всякого, кто добровольно сдается на живодерню. Текучка в магазине среди пушечного мяса была невероятно высокая, но, наверно, вся система в целом себя, тем не менее, окупала.

Надо было покидать терапевтическое кафе, иначе пропущу время укола номер пять.

Первое, что я заметила дома, – спящий на диване в гостиной Малыш. Как Робин Бобин Барабек, который скушал сорок человек, раскинулся он на диване горой спящей человеческой плоти. Я даже слегка опешила. Ведь во мне еще жила любовь к нему, но уже и поселилось отчуждение. Вот этот толстый тип, который спит после сторонних приключений, – и есть моя Большая Любовь? Или не спит? Я подошла, чтобы поздороваться.

— А… Карлсончик… — промурлыкал он умильно, чуть раскрыв один глаз, и тут же захрапел.

Я остановилась, как вкопанная. Что это было сейчас? Голос, интонация, «Карлсончик», – все это из нашего домашнего языка, из нашего любовного арсенала. Мы же «Мылыш и Карлсон, в просторечии Карлсончик». Он что, забыл, что мы уже неделями говорим в другой тональности, что мы вообще больше не семья и не пара, и это он так решил? Это не он на меня орал по мобильному, чтобы я «убиралась в свой Мухосранск»? Я все не могла сдвинуться с места и всматривалась расширенными глазами в его рябое расслабленное во сне лицо. Словно какая-то программа коротко проигралась в нем сейчас, и механизм опять отключился. Не на ту кнопку случайно нажал, и прежнюю программу, видать, не всю еще стер. Разве так бывает? Мне захотелось догадаться до чего-то, чтобы выйти на свет. Он сумасшедший! И неужели я никогда-никогда этого не предчувствовала? Зачем же я привела себя в этот тупик?

8.

Свекровь выглядела оживленной. Дождалась, что ее навестили.

— Маня, он останется сегодня ночевать.

— Угу.

Укол вышел неловкий. Из-за пораненной руки, из-за Карлсончика… Ну, что ж, не каждый раз, подумала я, а на свекровь даже не посмотрела. Понесла ноги на кухню. Тело стало ватным, неуклюжим. Когда же это кончится? И мелькнула мысль: «Мне с ними не справиться».

Малыш уже сидел на кухне за столом и казался бодрым, словно и не спал. Я вгляделась в его лицо. Может, он не со сна пробормотал словечки из своего бывшего набора, а сказал их осознанно… соскучился… передумал? Но лицо было чужим и враждебным.

— Что за деньги, блядь, чего ты там добиваешься? – начал он громко и наступательно. Понятно. Свекровь уже просигнализировала днем. Из меня словно выкачали кровь, ничего, кроме отвращения к жизни, я не чувствовала.

— Ну… на обзаведение. На жизнь.

— Ты матери судом угрожала?!

— Что значит, угрожала? На западе без суда даже не разводят.

— Да на Западе я бы никогда в жизни не женился! – рявкнул Малыш.

— Брак заканчивается, а жизнь продолжается…

— Да кого это должно интересовать?

— Тебя. Потому что ты организовал мою аварию. Часть меня умерла, а другая часть имеет право на компенсации для родственников умерших.

Малыш озверел и демонстрировал это так драматично, чтоб было видно и на галерке. Вытаращил глаза, набычил шею. Но «галерка» притихла в комнате для гостей. Жена шпиона настроила пеленгаторы на всю мощность… Я чувствовала ее приникший к нам интерес, однако на глаза она не показывалась. Да, неудачно я выбрала слова «имею право»…

Мощный удар мужниного кулака вдруг обрушился на столешницу – трах!

— Я хочу спокойно жить в моей квартире! – далее мат-перемат. — Сваливай отсюда немедленно!

— Если бы ты был моим братом, то сам бы пошел бить морду такому свояку! – Эта реплика его немного озадачила, кто кому в ней приходился, но не сбила с курса:

— Когда у тебя выходной?

— Завтра…

Я опять принялась в него вглядываться, потому что была ошарашена. Такое удивление всегда демонстрируют подстреленные жертвы в кадре любого уважающего себя приключенческого фильма. Они еще пару секунд обалдело таращатся на своих убийц, еще, бывает, вымолвят что-нибудь короткое и беспомощное… «Ты...», и потом валятся снопами на землю.

— Ты… — пошла я по их дорожке, — ты дьявол… — Меня поразили его пустые ненавидящие глаза. Я в него всматривалась изо всех сил, а он меня не видел. Такие глаза могли бы принадлежать кому-угодно: чужому опасному человеку, вору-насильнику, который забрался ночью в дом… Глаза были пустые, хоть и темного окраса, но холодные, словно оловянные. У меня мороз прошел по коже.

Мою реплику он неожиданно воспринял как комплимент. Откинулся на спинке стула, машинально поправил толстовку и обнажил верхние зубы в постановочной усмешке.

— Я позвоню прорабу и организую на завтра твой переезд, – сказал он. Этот прораб занимался под моим руководством нашей квартирой (и, наверняка, продолжит). Ну что ж, хоть знакомый…

— Но я еще не до конца договорилась с хозяевами…

— Вот и договорись! – взревел Малыш.

— Я возьму телевизор, стиралку и кушетку.

— Эй, тебе что там, не на чем спать, что ли, будет?!

— Да на чем можно спать у столетней бабки? Там, наверно, все сгнило. Я возьму кушетку, — повторила я твердо.

Но тут его внимание привлекла пустая бутылка из-под шампанского, что еще стояла под столом с вчерашнего дня. У бедняги случился припадок от злости. Он вскочил на ноги и замахал руками, как мельница.

— Это же моя бутылка! Мне же ее подарили по такому случаю! Это неуважение ко мне! Да тебя прибить за это мало!- Он угрожающе приблизился. Я встала со стула и попятилась к стене.

— Да я вообще ее пить не собирался!!! – раздались раскаты грома. Барабек нависал надо мной.

— Ну, вот ты ее и не пил, — пискнула я. Было видно, как не слишком быстро доходила до него ирония сказанного, но зато потом лицо искривилось в гримасе и – трах! Кулачище впечатался в стену рядом с моей головой. Мне показалось, что у меня внутри зазвенел шкаф со стеклянной посудой. Я быстро обогнула чудовище со стороны руки, которая не била по стене, и отскочила в сторону выхода из гостиной. Что-то мне не нравились эти бомбы, что рвались все ближе и ближе… Может, быстренько выскочить из квартиры и к Лельке? А укол номер шесть? Свекровь, которая ничего не упустила из того, что происходило в гостиной, кажется, поняла ход моих мыслей. Неплотно прикрытая дверь в ее комнату открылась, и она позвала меня.

— Не хочу вам мешать, — отстраненным голосом сказала она, — но не могла бы ты сварить мне рисовую вермишель?

— Да… когда он уйдет оттуда.

Остаток вечера все избегали друг друга. То есть мать и сын, конечно, нет, но наши две партии. Я лежала в спальне с книжкой, но не читала. Иногда мне даже казалось, что не дышала. Как-то так получалось, что у меня все болело, но словно эта боль была не в теле, то есть, это не какой-то орган, однако же я чувствовала резкую невыносимую боль везде. Болело мое сознание. Или душа? Уснула я поздно, но спала без снов и проснулась по будильнику, чтобы сделать последний укол свекрови.

Он прошел средне, но и не плохо. Полагаю, теперь я могу утверждать, что я делаю уколы, подумала я. Надеюсь, это мне не пригодится. И опять пошла спать. У всех середина недели, а у меня выходной. Я еще вчера созвонилась со всеми участниками последнего действия, прораб приедет к 12, бабка в курсе.

С прорабом мы тепло поприветствовали друг друга. Это был нелегальный гастарбайтер из Абхазии. Очень ушлый и коммуникабельный рыжий человечек небольшого роста и недюжинной силы. Он приехал с помощником. Свекровь не показывалась, но когда суета стала ей подозрительной, она вышла в коридор. Вместо трех договоренных больших вещей (про кушетку – так и непонятно) вывозилось гораздо больше. Я прихватила еще полку, которая была мне не нужна, зато ее отсутствие портило вид в столовом эркере, собрала свои цветы в горшках (лучше их кому-нибудь подарю, а то с ними тут слишком уютно), взяла книжки и кучу кухонной мелочи, которая бы мне стоила целой зарплаты, ведь все это мне тоже понадобится: тарелки, кастрюли, сковородки, ножи, вилки, ложки. Ну, заодно еще небольшой шкаф и комод. Надо же мне куда-то сложить свои вещи. Потом подумала и взяла одну прикроватную тумбочку из спальни. Одна оставшаяся выглядела теперь глупо. И сняла постер, что висел над кроватью. Сама его выбирала, мне и достанется. Спальня перестала быть стильной. Вообще вся квартира стала напоминать челюсть, где там и сям не хватает зубов. Вид неаппетитный. У новой избранницы будет шанс показать собственный вкус.

Свекровь прислонилась к притолоке в коридоре и тихо плакала. Я упаковала кота в переноску и подошла попрощаться.

— Не плачьте...- меня тронули ее слезы. У меня тоже стоял ком в горле. Я уже хотела ее обнять, когда она вдруг сказала:

— Бедный мой сыночек… Я плачу, потому что ему придется все это снова покупать.

— Ах, вы об этом беспокоитесь?! Да, горе-то какое! Вы знаете, сколько получает директор департамента на международном концерне? Думаю, в курсе. И как же вы можете теперь плакать из-за этих вещей? – она меня действительно удивила. О том, чтобы ее обнять, я уже не думала. Но все-таки надо было попрощаться.

— Что ж, — сказала я, — я желаю вам удачи...- И запнулась, потому что она утром успела мне сообщить, что сегодня же ее забирают в хоспис. Для нее начиналась финишная прямая.

— Я желаю вам удачи, в чем бы она ни заключалась. – Я не смогла произнести вслух, что желаю ей, чтобы последние дни прошли как можно безболезненней. Но, казалось, она поняла. Кивнула и сказала:

— Тебе тоже. Может быть, ты позвонишь?

— Позвоню.

Бабкино логово поражало с первой секунды – запахом. Так пахнет, когда в метро подсядет бомж, и, как бы ни было плотно в вагоне, рядом с ним образуется немного пустого пространства. А потом поражало всем остальным… Но пока со мной были еще двое мужчин, которые нуждались в постоянных указаниях – куда что ставить, — я не могла толком сконцентрироваться на окружающей обстановке. Настроения и так не было, но упало ниже некуда при виде предстоящего объема работ: все ручки и все, за что хваталась старуха, были покрыты слоем жирной грязи, от одного вида которой мутило.

Хозяйка приняла меня с доброжелательным любопытством. От звука ее голоса я вздрогнула: он был глубокий, отчетливый и совершенно вменяемый. Голос пожилого человека, не лишенного внутренней силы. Не ждешь такого от слепой 90-летней бабки, которая едва ходит с палочкой, держась за стенку.

— Как ты выглядишь? – спросила она меня.

— А что интересует?

— Ты высокая?

— Нет, скорее, маленькая, — я посмотрела на бабку. Она была выше меня.

— Толстая?

— Нет, худая, — сама бабка была грузная.

Она кивнула. Ее слепые глаза были открыты, но ничего не видели, это было сразу понятно. Странно разговаривать с таким человеком. Седые редкие волосы были давно немыты, но собраны в пучок.

— Ты красивая?

Я задумалась. Надо себя похвалить:

— Да ничего так, симпатичная.

Она опять кивнула:

— Хорошо. Голос молодой. Ты молодая?

Я опять задумалась.

— Не знаю. Мне 39.

Бабка фыркнула:

— Молодая! Хорошо. Добро пожаловать. Я слышала, ты в сложной ситуации. Я тоже. Тебя муж бросил?

— Да.

— А мой умер. Но он приходит сюда часто.

Что-то ухнуло у меня в сознании. Вот тебе раз!

— А звать тебя как? – закончила допрос бабка.

— Маша.

— Это хорошо. Я тоже Маша. Всегда говорю внуку: найди себе Машу. Иры – такие сволочи! Взять хотя бы его вторую бабушку, Ирину Ивановну…

— Понятно.

Суета продолжалась, коробки вносились, вещи громоздились. В моей комнате старая побитая мебель была покрыта пыльными газетами, на полу тоже лежали газеты, и было невероятно мусорно, словно в сарае нерадивого крестьянина. На потолке у окна чернело большое, еще не заделанное пятно, из середины пятна капало, внизу под пятном стоял таз с водой, в котором мне сразу захотелось утопиться. Я пошла искать бабку:

— Так что там с крышей?

— Через неделю придут чинить.

— Через неделю?!

Я попросила мужчин собрать мне кушетку подальше от пятна на потолке. Когда они ушли, я сняла обувь, залезла на кушетку с ногами и почувствовала себя на спасительном бревне в открытом море. Матисий вспрыгнул ко мне, и я отряхнула ему лапы. Потом взяла мобильный и набрала SOS:

— Лель, ты дома сегодня? – там раздалось подозрительное пыхтение. — Ты чего там?

— Приходи, расскажу, — сказала Леля сдавленным голосом.

— Я с ночевкой.

• Хорошо, жду.

9.

Только я ступила за Лелькин порог, мне сразу полегчало. Здесь была нормальная налаженная человеческая жизнь. Леля уже приготовила кое-что на кухне, расставляла тарелки.

— Я не могу сегодня разгребать конюшни, мне нужно было уйти оттуда, — начала я было объяснять свой спонтанный визит, но заметила, что лицо у Лели опухло от слез.

— Что случилось-то?

Она глотнула ртом воздух и, не глядя на меня, выдохнула:

— Владик меня бросил.

— Ох, ты! – сочувственно охнула я за ней эхом. — Какая-то волна идет и всех сбивает… – И протянула ей принесенную с собой бутылку вина.

Хотя Лелькина волна была в противофазе к моей. Владик был ее женатый любовник, который решил вдруг сконцентрироваться на жене, а любовницу бросить. У меня же было все наоборот. Ну, да хрен редьки не слаще.

— И зачем ты вообще с ним связалась? – сказала я, присаживаясь за стол. – Что нарезать?

— Вот тут хлеб и добавь помидоров в салат. Кроме салата ничего нет. Буду худеть… Ты вон какая красивая стала.

— Ты такой не станешь, у тебя не все так ужасно. А Владика переживешь. Он тебе сам сказал?

— Да, мы поговорили… Слушай, Машка, я ему говорю – ведь она тебя не любит, а он в пол смотрит, все равно решил вернуться.

— Но он уже много раз к ней возвращался, потом «практически съезжал», ошивался тут у тебя, потом снова назад… Ты погоди, он опять потом объявится.

— Нет, — невыразимо печальным голосом сказала Леля, — я плачу уже несколько часов, не могу остановиться. Мы никогда еще так не разговаривали, он никогда еще не был так решительно настроен. Мне просто хочется умереть.

— Мне тоже. Но мы же не умрем?

— Наверно, нет. Знаешь же эту фразу – что нас не убивает, делает нас сильнее? Хотя сейчас в это не верится…

— Да знаю… — меня вдруг раздражила эта фраза. — А ты не задумывалась, что иногда слова повторяют друг за другом до полного стирания смысла? Позитив любой ценой, вплоть до слабоумия. – Леля взглянула на меня удивленно:

— Почему?

— Ну, сначала эта фраза кого-то поразила, потом, наверно, стали повторять, типа модное словцо, и вот уже сами не знаем, почему. Это часть нашей городской культуры. Как тост или кричалка на стадионе. Просто говорится по случаю. А на самом деле – представь себе что-то конкретное — ты сидишь на каторге, она тебя не убивает… Происходит то одно, то другое. Это значит, что все, что тебя не убивает, что делает?..

— Что?

— Убивает тебя постепенно!

Лелька фыркнула.

— Если б это было не так, — продолжила я, — то старики были бы великолепны. Но что мы видим? Они прошли тяжелую, иногда опасную жизнь, она их не убила, но размочалила. И нервы у них не те, и мнительные, и здоровье не то. Так их жизнь долго не убивала, но отгрызала куски, а под конец все равно убьет.

— Ты чего это, Кошкина? – Леля даже перестала выставлять из холодильника закуску. Оказалось, что кроме салата еще много чего было.

— Свекровкины разговоры влияют. Задумываюсь надо всем. А где Рома? – спросила я про Лелькиного сына.

— Ушел к своей девушке.

— Хоть у них пока все хорошо.

— Да, ей повезло. Такого парня каждая бы с руками оторвала.

— Что ж мы-то не оторвали в свое время? Знаешь, что меня бесит? Когда была зеленой девкой, мне хватило инстинкта избежать Малыша, но все равно хромая кобыла меня к нему вывезла. Получается, что с возрастом я не стала умней, мудрей, нет, я вляпалась туда, куда раньше догадалась не вляпаться. Не только обстоятельства помогли нам тогда разминуться, обстоятельства можно побороть, но я этого не делала. Самосохранения было больше.

Леля, наконец, перестала украшать стол и спросила деловито:

— Что пьем? Водку с апельсиновым соком или твое вино? И потом… что значит, вляпалась? Ты же знаешь, каждый может вляпаться в коровью лепешку.

— Как хочешь. У меня уже нет сил пить, если честно. Но все равно выпью.

— Давай водку с соком.

— Давай.

Леля разлила напитки.

— Ну, что? За то, чтобы нам это прожить и забыть!

Мы отхлебнули и стали накладывать себе салат на тарелки.

— Молодые девицы знают, что их еще ждет будущее, а ты просто «вляпалась» в ту надежду, какая была. Куда уже дальше дожидаться… Так и я Владика полюбила. Где мне брать нормальных свободных ровесников?

Большой стеклянный стол на кухне празднично отсвечивал, мерцал маленький живой огонек в лампе, верхние светильники Леля погасила, но нам было светло из гостиной. Из-под дивана вышла голубых кровей кошка английской породы и запрыгнула на кресло. Я вспомнила Матисия, который сидел в настоящий момент у бабки на помоечке.

— Мы теперь с Матисием помоечные коты…

— Что, так плохо?

— Ужасно. Я начала было мыть уцелевший кафель в ванной комнате… Там на две трети бетонная стена осталась. Хотела принять душ после переезда… Кафель такой ядрено-грязный, просто так не отмоешь. Надавила губкой на плитку, а она взяла и отвалилась. И разлетелась в ванне. Бабка услышала, стала кричать мне, что я там делаю. Посмотрела, а другие плитки такие же, едва держатся, при этом грязнущие. Потом скажут, я им ванную разорила.

— Жуть, — согласилась Леля и пересказала подробно весь прощальный разговор с Владиком. Мы обсудили Владика, и я все-таки держалась своего мнения, что «помяни мое слово, это еще не конец». Но Леля не могла заглядывать сейчас в неопределенные дали, когда все опять может измениться, она переживала сейчас за все те ближайшие дни, которые пройдут без Владика. Потому что он был, а теперь вдруг сразу нет… Потом мы принялись за Малыша, и я рассказала, как последнее время он был чудовищно груб со мной и я плакала по углам, а потом брала себя в руки и пыталась с ним обсуждать нашу жизнь. Он говорил, что у него стресс на работе, поэтому нервный. До меня только теперь дошло, что он придумывал мне то одну, то другую вину и измывался надо мной лишь для того, чтобы я ушла сама и освободила его от необходимости объясняться со мной и выставлять на улицу. Он же сам мне это раньше рассказывал, мол, он джентльмен и предпочитает, чтобы женщина сама уходила.

— Как бы в психе покинула территорию, а он за ней следом вещички вышвырнул и дверь прикрыл, дело сделано, — был мой черед вытряхивать душу.

— Я себя чувствую оплеванной, – говорила я. — Под конец уже даже у меня раскрылись глаза, что нельзя же ни с того, ни с сего так оскорблять человека. Тогда я посмотрела в его мобильнике.

Леля уже знала про этот «старый шпионский способ», на который я намекнула свекрови.

— Как ты думаешь, это все так и кончится? – вдруг спросила я.

— Что ты имеешь в виду?

Я затруднялась сформулировать свои мысли:

— Я хочу, чтоб его кто-нибудь застрелил!

— Опа! – Леля вытаращила глаза. — Да кто ж его застрелит?

— Ну хоть помечтать. Мне кажется, я бы могла…

— Кто бы говорил! – Леля уже оправилась от удивления. — Ты его квартиру собиралась разгромить на манер Маргариты, чего ж не попортила там все?

— Рука не поднялась… Непривычна к дебошам.

— А к убийствам привычна?

Я молчала. Свеча в коротенькой жестянке внутри стеклянной лампы догорала… Леля посмотрела на меня внимательно и спросила с любопытством:

— Что, правда, ты могла бы вот так пристрелить его? Давай возьмем условие, что это бы осталось тайной и тебе ничего не было за это?

— Могла бы.

— Да ну, не верю! – Леля встала и пошла за свечкой. Шелковый дорогой халат развевался вслед за ее движениями.

Я посмотрела на себя в отражение на столе. Оно было искаженным, неправдоподобным.

— И думаешь, тебе полегчало бы? – бросила она через плечо.

— Я так пытаюсь придать себе значительности. Что я тоже могу откусить голову, как откусили мне.

Леля вставила новую свечку в лампу и разлила остатки водки с апельсиновым соком.

— Бери оливки, пополам поделим… А если бы он к тебе решил вернуться, не простила бы? Что ты на меня так смотришь?

— Я даже не понимаю смысла этого «простила».

— А что тут не понять? – сказала Леля, которая уже много раз «прощала» своего «жено-любивого» друга.

— Я сейчас подумаю… Просто это «прощение» — опять из затертой колоды, из городских мифов… Принято пользоваться этим словом, чтобы слыть культурным духовным человеком. Нет никакого «прощения» как факта! Не бывает. Простить можно ребенка, потому что любовь к нему снисходительна и она «никогда не перестает». Это из Библии, там есть такое описание любви. А моя любовь к Малышу «перестает». Я добровольно ее слагаю и отказываюсь от нее.

— Какая ты заумная, Кошкина, бываешь, да всегда была такая. Ну ладно, продолжай. Я потом это обдумаю. Будем твое вино теперь пить?

— Будем.

— И что, будешь теперь всю оставшуюся жизнь думать, как отомстить?

— Нет. Все само пройдет когда-нибудь.

— Опять ничего не понимаю!

— Когда событие потеряет свое значение, можно будет говорить о том, что я его «отпустила» — это еще один фантик из той же «духовной» подборки. Произойдет это не раньше, чем я смогу снова найти себе то, что сейчас теряю: семью, поддержку, дом, быт. Про любовь не говорю, потому что я ее не теряю. Я от нее отказываюсь. Поэтому отсюда следует ответ на твой вопрос, взяла бы я его, если б он вернулся? Ответ: нет.

Леля слегка отвернула лицо и посмотрела на меня с этого ракурса.

— Ну да, соблазнительно, — согласилась я под ее взглядом. И все-таки я знаю, в результате это было бы – нет.

— Или я уже слишком выпила… Не догоняю. А что делаю я, когда беру Владика назад?

— Наверно, прощаешь.

— Ах! Все-таки есть это?!

— Для этого надо перевести его мысленно на положение шкодливого ребенка. Если тебе это удается и подходит, то флаг тебе в руки.

— Опять все опошлила! Да ну тебя к черту, наливай лучше.

— Он мне сказал, что только в России имело для него смысл жениться. На Западе не женился бы.

— Почему?

— А ты подумай.

Леля задумалась, но глаза ее рыскали по кухне.

— Есть вещи, которые мне тоже не понятны, сколько ни думай… – продолжила я.

— Есть персики в банке из «Ашана»…

— Давай. Так вот… Я все думала над тем, кто такой Малыш.

— О, Господи, что тут думать! Где эта банка? – Леля рыскала в своих закромах. — Козел он.

— Он тот, кто он есть – хищник. Зазеваешься, он тебя сцапает. Не попал в поле зрения полиции или психиатров, потому что осторожен. Он орудует на поле морали. Ну, по-мелкому может подкупить закон или обойти… Не режет овец насмерть, не наглеет, и все-таки он все равно, что волк.

— С тобой не соскучишься, — засмеялась Лелька. – Это говорит дева, которая сама собиралась взяться за пистолет.

— А что, по-твоему, делали с волками? Мы слышим про « отвечать добром на зло», и, кстати, ты знаешь, что это означает на практике? Я – нет. Можно ответить справедливостью. – Я сделала вид, что дую на пистолет, выставив указательный палец, и мы заржали вместе.

— Так вот, я думаю, что он все равно что волк, но хуже.

— Нет? Опять другое?

— Он человек, Леля, пусть и очень странный. А значит, все, что он делает – результат его выбора. Его личного выбора. И он может огрести за это справедливость, если у кого-то хватит смелости.

— А справедливость – что такое? Это когда говорят, что кого-то настиг бумеранг?

Я поморщилась:

— Я тебе что, оракул? И бумеранг еще тут… Всю духовность перебрали. А вообще… — я задумалась. – Наверно, если вот так одному человеку хочется убить другого, но он не решается, — я весело посмотрела на Лелю, — тогда за него вступаются мировые силы, и тот, кого зря не убили, однажды ломает себе что-нибудь на ровном месте и – хлоп! Лежит тихо в больнице.

Леля смотрела на меня слегка отрешенно, но старалась хорошо фокусировать взгляд.

— Так, я думаю… — сказала она и щелкнула пальцами. – А почему он тихо лежит в больнице, а не тихо на кладбище? – Она едва сдерживалась, чтоб не прыснуть со смеха.

— Потому что существует еще и милосердие! – уже стоял хохот в комнате.

— И вот помяни ты тоже мое слово, — сказала Леля, — найдется и на него проруха. Он кого-то полюбит, а об него оботрут ноги, как о ту тряпочку.

— С ним этого не произойдет.

— Почему ты так уверена?

— Потому что бумеранг работает не так. И не в его природе кого-то полюбить, ты еще не поняла? К тому же, — добавила я устало, – это будет уже совсем другая история. Мне-то что за дело, меня в ней не будет.

— А ты не просила его помочь тебе с работой, пока ты еще в этой истории?

— Я думаю, ты и сама догадаешься, какой был ответ.

Леля хмыкнула

— Да, ты знаешь, — она посмотрела на меня виновато, — я попробовала замолвить за тебя слово. Ничего не получается, не тот у меня вес.

— Ничего. Спасибо, что попробовала.

— И что теперь дальше?

— Давай уже посмотрим на все немного веселей. Я еще не знаю, какой план, но знаю установку. Спасаться – увлекательное занятие и такое же нескучное, как любовь. — И мы засмеялись снова вместе.

Так прошел тот вечер, который дал мне передышку.

10.

Потом наступили другие дни, полные новых трудностей и новых бытовых впечатлений. Но я помнила, что надо позвонить свекрови, боялась ее потревожить, но и боялась опоздать. Я понятия не имела, чем может быть наполнена жизнь умирающей в хосписе и когда ей позвонить – лучше? Набрала ее номер через две недели. Мне ответил такой безжизненный голос, словно уже с того света. Она была так слаба и тиха, что я невольно поддержала пальцами мобильный.

— Спасибо, что позвонила… Как Матисий?

Меня удивил вопрос, словно ничто другое не могло ее интересовать, но я ответила:

— Он освоился у бабушки. С ним все хорошо.

Бабка вскоре после моего вселения невзлюбила кота, Бог знает, по какой причине. Она уверяла, что, когда меня нет, он бьет ее, «словно мужик кулаком». Мечтала от него избавиться. Но я была начеку.

— А вы как?

— Спасибо… Я не могу больше говорить… — Мне показалось, что мобильный она уже не может держать, этот голос был, как нитевидный пульс. Так близко мне не приходилось слышать смерть.

— До свидания, — сказала я в замешательстве.

— Прощай. Спасибо за дружбу. Жалко, что поздно…

Это был наш последний разговор.

Через несколько дней, когда я лежала на кушетке и смотрела телевизор перед сном (когда я находилась дома, я старалась не сходить с кушетки, все еще не могла привыкнуть к бабкиной квартире, хотя уже сильно потрудилась на авгиевы конюшни), зазвонил мой мобильный. И достаточно мне было взглянуть, кто звонил, я поняла, в чем дело. Иначе бы он не позвонил. Это был Малыш, ему было плохо, и он искал того, кто ее помнил:

— Мне сообщили, сегодня мама умерла.

— Ох…

Мы помолчали, говорить нам было не о чем. Но это молчание мы посвятили ей. Прощаясь, я назвала Малыша его собственным именем.